Почему я не хочу быть православным...

-->

Нередко слышны сокрушения со стороны церковных активистов относительно нежелания Свидетелей Иеговы принять православные убеждения и влиться в ряды ортодоксальной паствы. Согласно их рассуждениям, главной причиной столь категоричного отказа Свидетелей является непонимание последними некой «особой красоты православной веры», «глубинного опыта богоискательства» и «силы душепопечительства», заложенных в этой религии. По их мнению, если бы Свидетели проявляли больший интерес к православию, то им открылось бы все его преимущество перед их имеющимися убеждениями.  

  Признаться, такое мнение мне представляется очень и очень странным. Возникает ощущение, что те, кто утверждает подобное, либо плохо понимают истинные причины дистанцирования Свидетелей Иеговы от православия, либо осознанно стараются закрыть глаза на реальное положение вещей в данном вопросе.  

  Я являюсь Свидетелем Иеговы с 20-летним стажем. В свое время я, будучи религиозным человеком, традиционно ассоциировал себя с православием, посещал церковь, почитал образы, ставил свечки... Вобщем, делал то, что делали и другие такие же тянувшиеся к Богу люди. С 1992 года я начал изучать Библию со Свидетелями Иеговы. Одновременно с этим я невольно оказался на религиозно-идеологическом перекрестке мнений, высказываемых как православными, так и Свидетелями Иеговы. Этого невозможно было избежать, учитывая специфику и готовность последних делиться своими убеждениями с первыми. Поэтому я очень хорошо понимаю истинную причину того, почему Свидетели приходят к твердому выводу о несоответствии православия евангельскому учению Христа и, соответственно, не воспринимают данную религию как удовлетворяющую их духовным поискам. И дело здесь вовсе не в тех надуманных причинах, что пытаются утверждать вышеупомянутые православные активисты. Истинные причины куда более глубоки и обусловлены они непосредственно личным анализом, сравнением, которые в данном вопросе делает, пожалуй, каждый Свидетель Иеговы. Ниже я поделюсь своими собственными выводами по этому поводу, но, думаю, что многие Свидетели могли бы согласиться с моими словами.  

  Итак, лично для меня основной причиной, почему я не хочу быть православным, является абсолютное несоответствие между тем евангельским духом, который я вижу и впитываю в себя, читая Новый Завет, и тем духом, что формируется православием как таковым. Я сравниваю их и вижу в них два совершенно разных мира, весьма отличительных друг от друга и, более того, крайне противоречащих один другому. Когда я мыслю о христианстве, то вижу его евангельскую основу — в простоте слова и учения, которые дал непосредственно его Глава, Иисус Христос. Он нес свое учение через доступное для уяснения и вполне логично обоснованное слово, которое понимали практически все люди (2 Кор. 11:3). Иисус осознавал основы своей миссии в мир — дать заблудившимся в грехе людям возможность увидеть жизнеспасающий свет, понять волю Бога и приблизиться к нему. Он резко отличался от современных ему фарисеев, законников и прочих «мудрецов», возводящих свои знания «человеческих традиций» в статус проездного билета к спасению (Мр. 7:6-8). Он не пытался противопоставить их философии свою особенную философию. Для богопознания, которое он предлагал, от человека не требовалось обладание особой начитанностью или высшим образованием. Наоборот, апостол Павел признавал, что в среде христиан 1 века «не много было призвано мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных по происхождению» (1 Кор. 1:26). А перед этим он писал, что, в отличие от христиан, «иудеи просят знамений, а греки ищут мудрости, но мы проповедуем Христа, казнённого на столбе, для иудеев — повод для преткновения, а для других народов — глупость» (1 Кор. 1:22,23). Простой вывод, который мы можем сделать, это то, что Иисус не был заинтересован в облачении истины в густую пелену «таинств» и непостежимой для обычных и даже малообразованных людей мистической сакральности. Его учение было настолько понятным и даже простым, что для кичащегося своей многовековой философской школой грекоязычного мира оно выглядело как «глупость» (1 Кор. 1:27-29). Павел даже заслужил у афинских философов звания «пустослова» (Деян. 17:18).  

  Когда человек тонет, спасатель не будет утруждать его формальными и малопонятными вопросами. Когда человек спрашивает прохожего как ему найти заданный адрес, он меньше всего ожидает услышать в ответ туманные полуфилософские рассуждения. Во всех подобных случаях человек нуждается в четком и понятном руководстве, помогающем ему в тот же момент предпринять необходимые действия. Все мое естество осознает, что именно такой и должна быть весть от спасающего Бога к погибающему человечеству. Люди нуждаются в ясном понимании воли Бога, в открытой доступности общения с ним без каких-либо формально-обрядовых условностей, покрытых мраком «таинств» и прочих промежуточных форм с искусственным налетом священной мистики. Такое доступное для каждого человека слово Христа я вижу в евангелиях. Оно действительно понятное, простое, логичное и применимое к реальной жизни.  

  Но православие избрало совершенно иной путь, путь, на котором человек оказался отделенным от Бога плотными рядами обрядовых практик, установленных словоизречений и сакральных изображений. Я не вижу в православии ни йоты той свободы от традиционных условностей и «человеческих заповедей», от которых предупреждал сам Иисус:  

  «Напрасно они поклоняются мне, потому что их учения всего лишь человеческие заповеди. Оставляя заповеди Бога, вы твёрдо держитесь человеческих традиций» (Мр. 7:7,8).  

  Место сердечного и доступного Иисуса из евангелий заменил строгий православный «Иисус», тот, который требует от людей специальных форм построения речи на специальном языке, специальной практики физических действий, движений рук, облачения в особые виды одежд, специальных и долгих церемоний в специально построенных для этих церемоний помещениях. Такой Иисус вдруг перестал быть живым, евангельским, превратившись в блюстителя формальных обрядов. И меня озадачила бы столь резкая трансформация в отношении Иисуса к людям. Не странно ли, что раньше любой человек мог подойти к Иисусу без каких-либо манипуляций рукой в области лица, груди и плеч и заговорить с ним не применяя специально выученных, построенных в строгом порядке слов, при этом не боясь, что Иисус на него рассердится? А теперь по какой-то странной причине он резко изменился и требует к себе всей этой громоздкой обрядовости, нарушить которую нельзя! Очень странно! Тем более, что Библия об Иисусе говорит нечто обратное, а именно, что «Иисус Христос всё тот же — вчера, и сегодня, и вечно» (Евр. 13:8).

  Ввиду данного библейского указания, я считаю, что Иисус действительно остался «всё тем же», но православие весьма постаралось его изменить, подстроив его под концепцию своей собственной доктрины. Православие постаралось заменить живого Иисуса из евангелия на монументального, но потому и холодного, формального. И чем больше я сравниваю живого Иисуса из евангелий с «Иисусом» православным, тем более вижу непомерное различие между первым и вторым. И различие это вовсе не в пользу православия.

Я вижу, что православие изначально оказалось больным зацикленностью на предметности и символизме. И эта болезнь длится многие века, лишь усугубляясь и принимая хроническую форму. Оно не в силах принять простые истины, провозглашенные Христом и его апостолами. Вспомним укор, высказанный Иисусом Фоме, для которого вера в воскресение Христа была напрямую связана с возможностью лицезрения его образа:  

  «Ты поверил только потому, что увидел меня? Счастливы те, кто не видят, но верят» (Ин. 20:29).  

  Другой апостол, Петр, подтвердил ту же важную мысль о «ценности веры» словами: «Хотя вы никогда его не видели, вы любите его» (1 Пет. 1:7,8).  

  Апостол Павел также подчеркивал это, когда писал: «И наши взоры обращены не на видимое, а на невидимое, потому что видимое временно, а невидимое вечно [...] Ведь мы ходим верой, а не тем, что видим» (2 Кор. 4:18; 5:7).

  Апостол неоднократно подчеркивал связь истинной веры с «услышанным словом о Христе», а не с какими-то видимыми предметами, которые люди наделили неким сакральным символизмом (Рим. 10:17). «Ведь если человек что-то видит, разве он на это надеется?» (Рим. 8:24,25. Сравните Евр. 11:1).  

  Первым христианам была чужда мысль засорять свое служение грудами «священнических» предметов. У них не было ни алтарей, ни икон, ни специальных одежд для совершения богослужений, ни кадил, ни кропил, ни водосвятных чаш, ни дикирий или трикирий, ни антиминсов, ни многого другого, что в дальнейшем прочно вошло в православную практику. Мы не видим в евангелиях, чтобы Иисус и его апостолы, раскрывая людям истину о Боге, нуждались во всех подобных предметах, и, уж тем более, указывали бы на их некую особую значимость для поклонения Богу.  

  В этой связи у человека, решившего поближе познакомиться с вопросом откуда есть пошли все подобные православные предметы, вызовет немалое удивление обстоятельство, единодушно подчеркиваемое практически во всех специализированных религиозных справочниках: все они утверждают, что эти предметы, привнесенные в церковную практику в качестве «святынь», появились лишь к IV веку и не имели ничего общего с практикой апостольских времен. Другими словами, если Иисус и его апостолы не считали, что для богослужения им необходимо облекать свои проповеди в громоздкие обрядовые формы и использовать целый арсенал «священнических» предметов, то более поздние поколения т.н. «христиан» почему-то решили, что без всего этого христиане обойтись никак не смогут. Тем самым православие сознательно исказило простоту и открытость, с которыми христианское собрание в апостольские времена воздавало славу Богу. Оно сделало этот путь неуклюжим, обремененным многочисленными правилами и формальностями (Мф. 23:1-4).

Я слышал такое мнение: «Мы, конечно, понимаем, что Бог "не живёт в храмах, построенных руками, и руки человеческие не служат ему, как будто он в чём-нибудь нуждается" (Деян. 17:24,25). Но эти традиции нужны в связи с неспособностью обычных людей воспринимать Бога глазами веры. Люди привыкли к внешним «священным» формам, предметам, традициям. Это помогает им подчеркивать свою религиозность». Но не странно ли слышать такое от тех, кто претендует на звание «Христовых служителей»? Разве не должны они учить так же как и Христос и апостолы? А учил ли Иисус тому же, что и подобные православные священники? Он не считал, что людям для их веры необходимо дать массивный свод обрядов — значит, он чего-то недопонимал из того, что сейчас «понимают» православные? Наоборот, Иисус понимал, что не люди должны адаптировать христианскую веру под свои привычки и предпочтения; это самим людям требуется изменять свое мышление и запросы под учение Евангелия! И требование это настолько бескомпромиссное, что Иисус предупредил:

  «Не думайте, что я пришёл принести на землю мир. Я пришёл принести не мир, а меч... И тот, кто не несёт своего столба мучений и не следует за мной, недостоин меня» (Мф. 10:34-38).  

  Да и как верить в вышеприведенное оправдание, когда не только обычная церковная паства учится верить предметностью, а не духом, но и сам клир вне богослужений практикует те же самые обычаи, почитая «святыни», целуя и молясь перед «священными» предметами и осеняя себя крестными знамениями у нарисованных образов! Если паства еще ходит в «младенчестве», то почему же ее «пастыри» ходят теми же путями? Не потому ли, что они сами находятся в дремучем невежестве? Грех, когда учительствующие не учат во всеуслышание народа, что христианская вера не нуждается в обрядовости. Но когда сами учительствующие заменяют евангельскую веру на набожную обрядовость, то это уже двойной грех. Иисус сказал об этом: «Они — слепые поводыри. Если же слепой ведёт слепого, то оба упадут в яму» (Мф. 15:14).

  И как после этого я должен воспринимать православие? Как истинный путь христового ученичества? Увы, наоборот...

К вопросу об иконах... Я не могу сколько-нибудь серьезно отнестись к тщетной попытке самооправдания, когда об этой практике говорят: «Мы молимся не самим изображениям, а тем, кто на них изображен». Удивительно и старо как мир. Именно, что как мир! Потому что то же самое оправдание издревле использовали и язычники. Например, известный античный критик христианства Цельс, возражая на обвинения со стороны христиан, что язычники используют идолы для поклонения, уверенно им возражал: «Кто, если не круглый дурак, стал бы считать их богами, а не подношениями богам и их изображениями?» («Правдивое слово»). Как видим, для язычников-идолопоклонников была абсолютна чужда мысль, что стоящие в их храмах и домах идолы есть суть сами боги. Наоборот, они имели точно то же отношение к своим изображениям, что и нынешние православные к своим. В их понимании идолы были всего-лишь видимым отображением, образом (от греческого «eikon», «икона») их богов, которые в их преставлении обитали на небе, в океане или в глубинах земли, в чем вас заверит любой школьник средних классов, изучающий историю античного мира. А в земных храмах выставлялись лишь их образы, через которые идолопоклонники возносили молитвы своим божествам, обитающим в иных сферах. И такое понимание было настолько общепринятым, что упомянутый выше Цельс, нисколько не ожидая возражений со стороны своих соплеменников, со всей уверенностью публично говорил, что иначе считают «только круглые дураки».  

  Аналогичным было отношение к изображениям и у многих других языческих цивилизаций. Религия Египта, славившаяся множеством изображений богов, точно так же подразумевала под ними не саму божественную сущность, а лишь ее образы. Боги же в понимании самих египтян обитали, как написано в одном из пирамидных текстов, «на небе, на земле и воде, на севере и юге, на западе и востоке». В религиозной практике древних славян, как известно, было обычным делом устанавливать резные изображения богов, но в понимании язычников они тоже были лишь образами божеств, обитающих во внешней сфере. Молясь таким идолам, славяне обращались к невидимым богам.  

  Итак, что нового пытается привести в свое оправдание православие, отстаивая внедренную в свою религиозную систему практику молитв перед иконами и прочими «святыми» изображениями? Уверения, что они тем самым молятся невидимому богу, а не самим изображениям, как мы можем убедиться, напрямую заимствованы православными из традиций язычников-идолопоклонников. Эти уверения звучали очень давно и были сначала попыткой оправдания язычников перед первыми христианами. А потом... А потом более поздние поколения омирщвленных «христиан» и сами стали использовать до боли знакомые речи в защиту уже своих собственных идольских практик, перенятых у язычников, но уже якобы на «христианский» манер. Но как не называй эти практики, хоть «исконными церковными традициями», хоть «способом богопознания», хоть еще как, но сам Бог через Свое Слово называет это дело прямо и неполиткорректно: ИДОЛОПОКЛОНСТВО! И никак иначе!  

Кстати, сравните объяснение, что есть «идол», данное в Википедии, с тем, как пытаются оправдать свое собственное идолопоклонство православные: «Идол — физическое 2-мерное (рисунок) или 3-мерное (статуя, статуэтка) изображение божества или духа, служащее образной визуальной интерпретацией духовной силы (божества), которой производится религиозное поклонение. Так как идол используется как материальный «посредник» между человеком и божеством, то он считается предметом слепого преклонения. Синонимом слова «идол» является «кумир». Разве с точки зрения православной обрядовости икона не есть «визуальная интерпретация» бога?

  Разве религиозные изображения для них не есть «посредник между божеством и человеком»? Как ни смешно это наблюдать, но православные отговорки один в один совпадают с вышеприведенными оправданиями язычников-идолопоклонников!  

  Господь в Писаниях многократно указывает на абсолютную нелепость использования религиозных изображений для поклонения. Псалом 113:11-16; 134:15-18; Исаия 44:9-20 и многие другие библейские тексты (Синод. перев.) напрямую подчеркивают это обстоятельство. «Все, кто делает резные изображения,— ничтожны, их любимцы-идолы бесполезны» - казалось бы, что еще нужно сказать, чтобы сторонники преклонения перед изображениями в церквах наконец поняли это? (Ис. 44:9). Но даже такие откровенные слова Господа встречают упорное нежелание православного священства изменить своим излюбленным традициям. На простоту и недвусмысленность библейских указаний православие разработало целые библиотеки замудренных туманных раздумий от имени всяческих «преподобных» и «святителей» с целью доказать, что эти указания Господа относятся к кому и чему угодно, но только не к православию. «Правильно, у всех других — это идолы, но вот у нас — это «святые образы», на которые запрет Бога не может распространяться»...  

  Позвольте, а в чем, собственно, в таком случае отличие православных отговорок от образа мышления древних израильтян, соорудивших золотого тельца для «праздника, посвященного Иегове»? (Исх. 32:3-5). В их понимании сделанное ими изображение было тем самым Богом, Иеговой, что вывел их из Египта. Они ждали возвращения Моисея со встречи с Богом, но недождавшись его, решили самостоятельно устроить порядок и образ служения Богу. Одобрил ли их сам Иегова? Для ответа откройте 32-ю главу книги Исход и узнайте как Иегова отнесся к такой самодеятельности.  

  И даже в случае «медного змея, которого сделал Моисей» для защиты от змеиных укусов, Иегова также повелел его истребить (Числа 21:8, 9; 4 Царств 18:4). И причиной тому, как и следовало ожидать, стала уже хорошо знакомая нам по православию практика особого почитания и придания ему некоего сакрального статуса. Как видим, как только люди начинали воздавать каким-либо предметам, пусть даже ранее принадлежащим к части истинного поклонения, неподобающие почести, со стороны Бога это вызывало крайнее неудовольствие.

Но учится ли православие хотя бы чему-то из подобных примеров? Похоже, что нет. Подобно безрассудным израильтянам, православные священники продолжают практиковать обряды предметопочитания, игнорируя при этом мнение Господа. Не удивителны поэтому слова Бога о таких людях: «Они не знают и не понимают. Залеплены их глаза, чтобы не видеть, и сердце — чтобы не понимать. И никто не принимает к сердцу, не знает и не понимает, чтобы сказать: «Половину дерева я сжёг в огне и на его углях испёк хлеб, поджарил мясо и съел его. Так неужели из оставшейся части сделаю мерзость? Неужели упаду на колени перед сухим куском дерева?» Он питается пеплом. Обманутое сердце ввело его в заблуждение. И он не спасает свою душу, не говорит: «Не ложь ли в моей правой руке?» (Ис. 44:18-20).

  Объясните мне, пожалуйста, как можно согласовать между собой призыв Библии представить себя Богу «для РАЗУМНОГО служения» (Рим. 12:1) и вот такую, мягко говоря, странную практику, творящуюся в православных храмах, что вы видите на нижерасположенных фотографиях? 

  На вопрос «зачем это нужно?» священник отвечает, что этот горшок, якобы принадлежавший когда-то «святому» Серафиму Соровскому, при одевании оного на голову православного страждущего дает тому несравненную благодать. Хочется спросить: а при чем тут горшок? А почему на голову? Это есть прямое предназначение данного предмета утвари? Или Серафим тоже аналогичным образом водружал его на себя? А не легче ли тогда давать народу просто посидеть на горшке? И людям как-то спокойнее, и священнику меньше хлопот...

  Или вот еще пример показательной «духовной просвященности». Все священноподобие в храме преклоняется перед самым обыкновенным креслом, и делает это лишь потому, что на нем когда-то сидел очередной «святой». 

И вновь сам собою вырывается вопрос: уважаемые православные священники, вы готовы кланяться вообще всем предметам, к которым прикасались руки, ноги или другие части тела обыкновенных несовершенных людей, которых вы потом назвали «святыми»? Если нет, то чем кресло оказалось более «освященным» определенной частью тела человека, чем, скажем, стол, за которым тот сидел, или мочалка, которой тот мылся? У последней, по логике вещей, должно оказаться больше «святости», чем у кресла, так как мочалка, разумеется, была ближе к телу, чем какой-либо иной предмет обихода...

  Иногда мне очень хочется понять, что происходит в умах подобных людей, когда они совершают такие вещи! Как они, люди, по их словам, верующие объясняют не кому-то, а сами себе, «разумность» подобного служения? Лично я воспринимаю эти явления как откровенный бред. И я не могу ничего с собой сделать, чтобы это восприятие хоть на йоту стало менее категоричным. И я хорошо знаю, что такое чувство присутствует не только у меня, но и у многих других людей, наблюдающих эти картины. Нет, я не призываю сейчас же прекратить подобные практики. В конце-концов, каждый человек сам решает как ему проводить свое время. Если кто-то хочет, пусть он хоть с табуретом на голове бегает по улицам. Но только не надо при всем этом говорить, что это есть проявление истинно-христианской веры! Я не вижу ни грамма логики и требуемой Библией «разумности служения» в таких практикуемых в православии практиках. Я не могу себе представить ни Иисуса, ходящего с горшком на голове, ни апостолов, кланяющихся ослу, на котором сидел Господь. Я читаю евангелия и вижу абсолютную противоположность не только деяний, но и самого духа, который двигал Христом и его учениками. Противоположность творящемуся в православии. А ведь то, что мы наблюдаем, и есть неотъемлемая часть православия.   

  И я снова задаюсь вопросом: так о какой «особой красоте православной веры» мне говорят? Что здесь называют «глубинным опытом богоискательства»? Что нужно искать в горшке, надетым на голову? Ой, до чего прав был Лев Николаевич, когда назвал подобные вещи «возмутительным кощунством»! Так же и для меня, и для множества других мыслящих людей, то, что практикует православие — это не евангельское христианство, это — глубочайшее религиозное невежество, которое я не могу принять даже малой частью своего естества. Глухая обрядовость, предметопочитание, сакрализация всего, что только можно, тяжелый груз человеческих заповедей, комфортность пребывания в состоянии духовного младенчества как паствы, так и самого клира, зависимость веры от внешних визуальных символов и практик, заимствование от язычества методов оправдания использования т.н. «христианских» идолов, практикование абсолютно бессмысленных и нелепых «священнодействий»... Все это лишь малая часть того нехристианского, антибиблейского посыла, который веет со стороны православия. Но, увы, я категорически не хочу впитывать в себя ничего, что могло быть умалить во мне чистое и живое слово евангельского Христа. Вот одна из причин, почему я не хочу быть православным.

  Я хочу быть христианином!